rock it, faggot.
было на фестСлаву, так уж вышло, особо не любили ни в селе, ни в городе.
Потому что для города он был несколько неуместен, слишком славянский, местами казалось, что он и правда верит в домовых, оставляет им хлебушек с молочком, чтобы не гневить.
В городе он бродил как древний дух полей и лесов. В этом было его главное отличие от Оксимирона, наверное, который куда комфортнее чувствовал себя в городе, наслаждался чужим вниманием, и, что самое главное, вёл русский хип-хоп на Запад, но забыл о том, что тогда это будет уже не русский хип-хоп. Слава как-то в шутку сказал Ване, что было бы неплохо в качестве минуса подставить техно-бит из девяностых и вставить фрагмент с гуслями какими-нибудь. Ваня посмеялся, но, видимо, просто не понял потенциал этого гениального проекта.
А в деревне Славе не хватало удобств, поэтому к нему относились как к городскому тюхте. Он толком не умел ни пахать, ни сеять, вообще в хозяйстве был мало полезен, ну разве что бабульки просили его докинуть сноп сена наверх. Те же бабульки были в хозяйстве были куда полезнее и это на Славу производило, как ни странно, благостное впечатление. Но где-то на второй неделе от него стал настоящий прок — он не тянул на себе плуг, но всё же его полюбили в деревне, искренне полюбили, будто он всегда был таким же как они.
Сам Слава был искренне влюблён в деревню, в бескрайние русские поля, в речки и ручьи, в синее небо над головой.
— Милок, а ты оженился? — спросила как-то его ЛюдмилВасильевна, когда угощала испечёнными ей пирогами.
— Нет, считаю себя для этого слишком безответственным. — с улыбкой ответил Слава, отхлёбывая из жестяной чашки с голубым цветком.
— А зря, посмотри на себя, видный же жених, с пропиской в городе... — ответила женщина, разведя руки. — У знакомой моей есть дочка красивая такая, Русланой зовут. Волосы до пояса, глаза синие-синие, правда, говорят, что она колдует. Ходит по лесу голая среди шатунов.
— Правда? — улыбнулся Карелин и спрятал эту улыбку за чашкой. — Больше похоже на какую-то психологическую болезнь, возили её к специалисту?
— Какие специалисты, она же ведьма. Приезжал как-то батюшка, провёл... это...
— Экзорцизм?
— Нет, изгнание чёрта из неё. Но я думаю, что это не злые силы какие-то, а просто возраст такой. И она так хочет в город переехать.
— Не, в городе одни ведьмы, я её туда не повезу.
— Да, боюсь, помрёт она здесь от тоски.
— Как помрёт — не забудьте соли насыпать.
— Надеюсь, что не скоро, молодая же ещё.
Через пару дней Руслану уже несли через всю деревню в гробу. Вокруг шли люди и плакали, будто каждый из них потерял кого-то из членов своей семьи, и в этом Слава почувствовал какую-то фальшь, будто он снова в городе.
Руслана лежала в гробу, сложив руки, в белом платье, на белой шее виднелся тёмный след от верёвки. И синих-синих глаз её он уже не видел.
Но почему-то к горлу подступил ком.
— Ой, Русланочка, дитятко, совсем молодая же померла!... — стенала рядом женщина, ей вторил целый хор.
— Да уж, не видать Русланочке теперь большого города... — посмотрела на Славу Людмила Васильевна, вытирая слёзы платком. —Последние дни она ходила совсем печальная, совсем грустная, соечка наша ненаглядная.
— Можно было заказать похороны на городском кладбище... — начал было Слава, глядя будто сквозь Людмилу Васильевну на то, как деревенские мужики раскапывают яму для гроба.
— Ну как же, столько ехать с покойницей, да и не видела она никогда города, никто бы из деревни к ней не приехал, и лежала бы она там, а здесь хоть мы ухаживать будем за могилой.
— А что, нет у неё никого?
— Да родители спились уже давно, оба от алкоголизма померли, она одна осталась. Я только навещала её когда время было, остальные не общались с ней, считали проклятой, и сидела она в избе как мышка-норушка. Ладно... ты... иди домой, милок, не на что тут смотреть... Домой муж мой вот вина привёз, помянем...
Но Слава почему-то не мог оторваться. Не из-за её красоты, нет, из-за того, что Руслана выглядела почти ребёнком, лежащим в белом подвенечном платье, сложив на груди посиневшие руки.
— Что ж, теперь она выйдет замуж только на том свете, в замогильной стороне. — подумал он. Он не чувствовал вины, и не должен был, но задумался о том, как бы выглядела её поездка в город, как она бы стала городской барышней, красила бы губы красной помадой, снималась бы в клипах у рэперов, переспала бы после концерта с Оксимироном, ещё что-нибудь в этом духе.
Но почему-то от этих мыслей легче ему не стало легче, а только тяжелее, и в глазах отчего-то защипало. Он вспомнил как хоронил отца, как вокруг него стояли люди и хлопали его по плечам, мол, сочувствуем, Слава, теперь он в лучшем мире.
И не понимали, что ни одна из этих шаблонных фраз не помогала даже близко. Или понимали, просто не знали, что ещё ему сказать. А Смерть дышала ему практически в лицо. И как он позорно расплакался когда к нему подошли мать с сестрой, почувствовав себя беспомощным перед Смертью.
Но Смерть отступила когда Даша взяла его за руку. Она отступила, когда мать уткнулась ему в грудь и зарыдала. Он стал их защитником, и теперь Смерть должна была бояться его, а не он должен был бояться Смерти.
Но перед Русланой он чувствовал себя снова беспомощным. Он закрыл глаза, но её образ будто запечатлился под веками. Слава в ужасе вспомнил «Отче наш», чтобы отогнать его. Помогло. И когда он стал таким религиозным?
— Теперь Руся в лучшем мире... — сказала Людмила Васильевна, похлопав Славу по плечу. — Смотри, солнце выглянуло. Значит, всё же Бог заберёт её к себе.
— Бог не забирает к себе самоубийц, Людмила Васильевна. — вздохнул парень.
— Может, для такой юной души он сделает исключение, сжалится...
—Вы же говорили, что она ведьма.
— Бог всех прощает, Слава.
— Вы сейчас всю концепцию Рая и Ада порушили, Людмила Васильевна. — улыбнулся Слава.
— Если это бедное дитя не попадёт в Рай, то на кой чёрт он нужен. И... Слава... Знаешь, надо жить дальше.
— Опять надо жить?
— Пусть и опять, но жить.
Слава уехал спустя неделю, на платформе его встретил Замай, который тут же начал орать, что, видимо, очень тепло в деревнях нынче, раз ты без шапки приехал. Ваня же осадил Андрея и просто спросил как тот съездил.
— Хорошо, русским духом пропитался вот, лаптей с собой привёз, хочешь, Андрей? Это, конечно, не Гоша Рубчинский, но настоящий деревенский стиль, померь.
— Ох, блядь, ну давай, заебал.
— А мне гостинцев привёз?
— Смотри, какую пиздатую гуслю нашёл в избе, можно столько минусов для альбома Еже настругать.
И так они разговаривали, смеялись, а в деревне всё ещё над могилой светило солнце.
Прошёл год и следы к могиле Русланы оставляют до сих пор только волки да вороны.
Потому что для города он был несколько неуместен, слишком славянский, местами казалось, что он и правда верит в домовых, оставляет им хлебушек с молочком, чтобы не гневить.
В городе он бродил как древний дух полей и лесов. В этом было его главное отличие от Оксимирона, наверное, который куда комфортнее чувствовал себя в городе, наслаждался чужим вниманием, и, что самое главное, вёл русский хип-хоп на Запад, но забыл о том, что тогда это будет уже не русский хип-хоп. Слава как-то в шутку сказал Ване, что было бы неплохо в качестве минуса подставить техно-бит из девяностых и вставить фрагмент с гуслями какими-нибудь. Ваня посмеялся, но, видимо, просто не понял потенциал этого гениального проекта.
А в деревне Славе не хватало удобств, поэтому к нему относились как к городскому тюхте. Он толком не умел ни пахать, ни сеять, вообще в хозяйстве был мало полезен, ну разве что бабульки просили его докинуть сноп сена наверх. Те же бабульки были в хозяйстве были куда полезнее и это на Славу производило, как ни странно, благостное впечатление. Но где-то на второй неделе от него стал настоящий прок — он не тянул на себе плуг, но всё же его полюбили в деревне, искренне полюбили, будто он всегда был таким же как они.
Сам Слава был искренне влюблён в деревню, в бескрайние русские поля, в речки и ручьи, в синее небо над головой.
— Милок, а ты оженился? — спросила как-то его ЛюдмилВасильевна, когда угощала испечёнными ей пирогами.
— Нет, считаю себя для этого слишком безответственным. — с улыбкой ответил Слава, отхлёбывая из жестяной чашки с голубым цветком.
— А зря, посмотри на себя, видный же жених, с пропиской в городе... — ответила женщина, разведя руки. — У знакомой моей есть дочка красивая такая, Русланой зовут. Волосы до пояса, глаза синие-синие, правда, говорят, что она колдует. Ходит по лесу голая среди шатунов.
— Правда? — улыбнулся Карелин и спрятал эту улыбку за чашкой. — Больше похоже на какую-то психологическую болезнь, возили её к специалисту?
— Какие специалисты, она же ведьма. Приезжал как-то батюшка, провёл... это...
— Экзорцизм?
— Нет, изгнание чёрта из неё. Но я думаю, что это не злые силы какие-то, а просто возраст такой. И она так хочет в город переехать.
— Не, в городе одни ведьмы, я её туда не повезу.
— Да, боюсь, помрёт она здесь от тоски.
— Как помрёт — не забудьте соли насыпать.
— Надеюсь, что не скоро, молодая же ещё.
Через пару дней Руслану уже несли через всю деревню в гробу. Вокруг шли люди и плакали, будто каждый из них потерял кого-то из членов своей семьи, и в этом Слава почувствовал какую-то фальшь, будто он снова в городе.
Руслана лежала в гробу, сложив руки, в белом платье, на белой шее виднелся тёмный след от верёвки. И синих-синих глаз её он уже не видел.
Но почему-то к горлу подступил ком.
— Ой, Русланочка, дитятко, совсем молодая же померла!... — стенала рядом женщина, ей вторил целый хор.
— Да уж, не видать Русланочке теперь большого города... — посмотрела на Славу Людмила Васильевна, вытирая слёзы платком. —Последние дни она ходила совсем печальная, совсем грустная, соечка наша ненаглядная.
— Можно было заказать похороны на городском кладбище... — начал было Слава, глядя будто сквозь Людмилу Васильевну на то, как деревенские мужики раскапывают яму для гроба.
— Ну как же, столько ехать с покойницей, да и не видела она никогда города, никто бы из деревни к ней не приехал, и лежала бы она там, а здесь хоть мы ухаживать будем за могилой.
— А что, нет у неё никого?
— Да родители спились уже давно, оба от алкоголизма померли, она одна осталась. Я только навещала её когда время было, остальные не общались с ней, считали проклятой, и сидела она в избе как мышка-норушка. Ладно... ты... иди домой, милок, не на что тут смотреть... Домой муж мой вот вина привёз, помянем...
Но Слава почему-то не мог оторваться. Не из-за её красоты, нет, из-за того, что Руслана выглядела почти ребёнком, лежащим в белом подвенечном платье, сложив на груди посиневшие руки.
— Что ж, теперь она выйдет замуж только на том свете, в замогильной стороне. — подумал он. Он не чувствовал вины, и не должен был, но задумался о том, как бы выглядела её поездка в город, как она бы стала городской барышней, красила бы губы красной помадой, снималась бы в клипах у рэперов, переспала бы после концерта с Оксимироном, ещё что-нибудь в этом духе.
Но почему-то от этих мыслей легче ему не стало легче, а только тяжелее, и в глазах отчего-то защипало. Он вспомнил как хоронил отца, как вокруг него стояли люди и хлопали его по плечам, мол, сочувствуем, Слава, теперь он в лучшем мире.
И не понимали, что ни одна из этих шаблонных фраз не помогала даже близко. Или понимали, просто не знали, что ещё ему сказать. А Смерть дышала ему практически в лицо. И как он позорно расплакался когда к нему подошли мать с сестрой, почувствовав себя беспомощным перед Смертью.
Но Смерть отступила когда Даша взяла его за руку. Она отступила, когда мать уткнулась ему в грудь и зарыдала. Он стал их защитником, и теперь Смерть должна была бояться его, а не он должен был бояться Смерти.
Но перед Русланой он чувствовал себя снова беспомощным. Он закрыл глаза, но её образ будто запечатлился под веками. Слава в ужасе вспомнил «Отче наш», чтобы отогнать его. Помогло. И когда он стал таким религиозным?
— Теперь Руся в лучшем мире... — сказала Людмила Васильевна, похлопав Славу по плечу. — Смотри, солнце выглянуло. Значит, всё же Бог заберёт её к себе.
— Бог не забирает к себе самоубийц, Людмила Васильевна. — вздохнул парень.
— Может, для такой юной души он сделает исключение, сжалится...
—Вы же говорили, что она ведьма.
— Бог всех прощает, Слава.
— Вы сейчас всю концепцию Рая и Ада порушили, Людмила Васильевна. — улыбнулся Слава.
— Если это бедное дитя не попадёт в Рай, то на кой чёрт он нужен. И... Слава... Знаешь, надо жить дальше.
— Опять надо жить?
— Пусть и опять, но жить.
Слава уехал спустя неделю, на платформе его встретил Замай, который тут же начал орать, что, видимо, очень тепло в деревнях нынче, раз ты без шапки приехал. Ваня же осадил Андрея и просто спросил как тот съездил.
— Хорошо, русским духом пропитался вот, лаптей с собой привёз, хочешь, Андрей? Это, конечно, не Гоша Рубчинский, но настоящий деревенский стиль, померь.
— Ох, блядь, ну давай, заебал.
— А мне гостинцев привёз?
— Смотри, какую пиздатую гуслю нашёл в избе, можно столько минусов для альбома Еже настругать.
И так они разговаривали, смеялись, а в деревне всё ещё над могилой светило солнце.
Прошёл год и следы к могиле Русланы оставляют до сих пор только волки да вороны.
@темы: Вы — хуй, Ленский